Развлекательный портал

Нa пoслeдний дeнь рoждeния Фриды Aбрaмoвны в 1965 гoду, кoгдa питание ee тaялa нa глaзax пoслe oнкoлoгичeскoй oпeрaции, братва и рoдныe принeсли цвeты, пoдaрки, a Кoрнeй Ивaнoвич Чукoвский прeпoднeс двустишиe:

Oт Мoсквы и дo Aляски

Мнe oдин сoпeрник Рaскин.

Кoрнeй Ивaнoвич имeл поскольку мужa имeнинницы, чeлoвeкa с гeниaльнoй пaмятью, пoмнившeгo нaизусть рaсскaзы Чexoвa, извeстнoгo юмoристa и пaрoдистa. Eгo эпигрaммы писaтeли ждaли кaк рeцeнзии, принoсившиe пoпулярнoсть либо зaбвeниe. Oн сoчинил для двуx дoчeрeй книгу «Кaк пaпa был мaлeнький», пeрeвeдeнную нa мнoгиe инoстрaнныe языки.

Кoгдa Вигдoрoвa и Рaскин ужe прoжили в счaстливoм брaкe 33 гoдa, прoизoшлa нeoжидaннo дрaмaтичeскaя истoрия, кoтoрaя мoглa зaкoнчиться к сeмьи oчeнь плoxo. Нa вышeдший рoмaн Вeры Пaнoвoй «Кружилиxa» Рaскин oткликнулся нa свoe гoрe и бeду, эпигрaммoй «Спeшилиxa». Ee опубликовал колкий журнал «Крокодил», идеже пародист служил. В тот же самый четверг все газеты СССР опубликовали прокламация о присуждении Сталинских премий за сливки произведения в области литературы. В числе лауреатов оказалась Веруня Панова, автор «Страшилихи».

Сталин читал всегда книги писателей, получавших медаль с его профилем и крупной суммой денег. И некто же прочитал в «Крокодиле» эпиграмму, назвав ее «пошлейшим зубоскальством». С таким названием вышла разгромная артикул в «Новом мире», которая процитировала таким образом приговорка вождя. Раскина немедленно уволили изо «Крокодила». Все редакции журналов и газет перестали его издавать. А, принимая рукопись, редакторы, не отказывая, говорили: «Чтобы полежит». На что отнюдь не потерявший чувство юмора Раскин сострил: «Дай вам полежит» — годится пользу кого надписи на могиле юмориста».

Уволили позже из «Комсомольской правды» и прекратили хромолитографировать Фриду, придумавшую в газете рубрику «Цедулка позвало в дорогу». Она заполняла ее очерками, возьми которые приходили в редакцию мешки писем. Для все по правилам тех планирование следовал письменный ответ, а самые драматические с них побуждали спешить на родовспоможение.

Та давняя драма забылась, и по весне в день 50-летия, как пишет Лидуха Чуковская в очерке, ставшем памятником подруге, «шутили по-над нею же, над ее собственными постоянным хлопотами: убиться, чтобы Надежда Яковлевна Мандельштам была прописана, напоследях, в Москве; чтобы одна переводчица была принята в квартирный кооператив; чтобы в плане издательства «Серпастый писатель» была восстановлена выпуск одного уважаемого литератора, чьими-ведь интригами из плана вытесненная; принять сторону своей рецензией молодого поэта; опостынуть «Братья Маугли» интересах внука Бориса Леонидовича и т. д. и т. п. до бесконечности…»

Имянинщица смеялась громче всех, когда услышала вслед за праздничным столом пародию на свою очерк со сложным деревенским любовным конфликтом.

И собрала туточки Саша чемоданы,

«В деревню еду, твоя милость меня не жди!»

А обе дочки – Катенька и Аня —

Стоят и плачут у мамы возьми груди!

Тут етот Митька махом оклемался:

«Мол, не поезжай, один я не могу!».

А Сашка, стерьва, бровью никак не поводит,

На поезд села и паче ни гу-гу».

В ругательный день рождения Фрида прочитала записанную держи магнитофон свою пародию на писателя, дававшего ей неодинаковые и неисполнимые поручения, и на саму себя. Хочу его привести, потому что пародия лучше моих слов даст понятие, кем была и чем занималась замечательная журналистка и лицетворительница, Фрида Абрамовна Вигдорова, дочь учителей, самоё по образованию учитель и по призванию — талант доброты:

Дорогая Фрида!

Должен Вы сообщить, что Вы меня удивили, и худо удивили… Манолис Глезос впредь до сих пор в заключении. (Герой Греции, Лауреат Ленинской международной премии «По (по грибы) укрепление мира между народами – Л. К.). В артиллерийском школа в городе Калинине (Тверь) теорию воздушной стрельбы преподают невежды, которые далеко не читали даже Кафки.

Затем, Верная, ведь я не раз напоминал Вы, что Гюго хотел, чтобы истечении (года) его смерти Париж переименовали в Гюго-документ. Почему это еще не произведено? Это небрежность и непростительная. Этого считаться с чем было добиться хотя бы за памяти старика. Париж в трансе.

Сейчас, Фрида. Надо обеспечить 2 тонны бронзы скульптору Неизвестному. ((очень) давно уже не был за границей Евтушенко. После моим наблюдениям ему нужно освежиться. Но с этим я Вас не тороплю. Можете начать этим после Нового года.

Достаньте лебединая песнь сборник стихов Рильке и пошлите его младшему дворнику под своей смоковницей № 17 по Пролетарской улице в Тюмени.

Мало-: неграмотный забыли ли вы, что пришел срок выдать замуж секретаршу Эренбурга ото первого брака?

С уважением Ваш …

P. S. Не более чем что Елена мне сообщила, что такое? Манолис Глезос вышел из заключения.

(большое) спасибо Вас.

Ваш…

«Да и только, в освобождении знаменитого грека Фрида безграмотный принимала участия. — пишет Область в Малой Азии Чуковская — Но она принимала самое деятельное соболезнование в освобождении десятков людей. Многие обязаны ей свободой тож облегчением участи. Я помню – и никогда в жизни не забуду – ее поездку по (по грибы) сотни километров в лагерь к мальчику-девятикласснику, уличенному в воровстве; ее туземный разговор с ним; ее переписку с ним; ее статью о нем в газете; и сверкание ее глаз в тот день, временами его освободили… И о юношах-моряках, которых травил гондон-капитан. И о многих других.»

Вигдорова по (по грибы) четверть века сочинительства издала двадцать книг, в ее срок не сдававшихся в макулатуру, но в историю литературы войдет маловыгодный сентиментальными повестями и рассказами. Останется в памяти стенограммой, записанная нате суде над Иосифом Бродским.

Перед суда в Ленинградском обкоме партии предрешили: выбросить на улицу непонятного поэта из города и послать в «места не столь отдаленные» по мнению закону о тунеядцах. Заведующий административным отделом ЦК КПСС, ведавший, в частности, судом и прокуратурой, звание Николай Миронов, приняв на Старой площади Корнея Чуковского, которого с детства знал кажинный в СССР, разъяснил патриарху русской литературы: «Бродский гаже Ионесяна. (Разбойник, в 1965 году ходивший в Москве в области квартирам и убивавших всех, кто ему открывал дверца – Л. К.). Тот только разбивал людям топором головы, а Бродский вливает в головы вредные мысли».

По тех пор, Фриде, ценимой в редакциях центральных газет — «Известиях», «Комсомольской правде», «Литературной газете», сроду не отказывали в командировках, выдавали удостоверения, оплачивали поди, гостиницы. Она чувствовала за задом поддержку Москвы. На этот в кои веки ни одна редакция в столице неважный (=маловажный) дала командировку в Ленинград. Тем самым Фриде давали прямо понять, что и писать о суде надо Бродским, защищать его никто безлюдный (=малолюдный) намерен.

В переполненном зале районного свида Фрида наша место и стала замечать в школьную тетрадь все, что слышала – вопросы судьи, речи общественного обвинителя, защитников, свидетелей, реплики, возгласы в зале, предвидя, что обязательно напишет об этом процессе книгу, поможет Иосифу нет чего/кого. Ant. начаться на свободу, поняв в числе первых, отчего судьба свела ее с замечательным поэтом. И его нужно защитить.

(За восемь лет до свида Фрида Вигдорова в переполненном Дубовом зале Под своей смоковницей литераторов, где я оказался со студентами факультета журналистики МГУ, записала фонтан Константина Паустовского в защиту романа «Неважный (=маловажный) хлебом единым» Дудинцева. Тут, в 1956 году, на писателя точно по команде ЦК партии обрушилась шрифт. Ее стенограмма разошлась по стране и стала первым в стране самиздатом. А Верная, сама того не зная, выступила в роли первого правозащитника).

Служитель фемиды вела себя как следователь, устроила оригинальный допрос:

– Отвечайте, почему ваш брат не работали?

– Я работал. Я писал слова.

– Но это же неважный (=маловажный) мешало вам трудиться?

– А я трудился. Я писал слова.

Бродский действительно писал стихи, переводил возьми русский язык сочинения зарубежных поэтов, которых публиковали в Хомикус советикус журналы и издательства. За переводы недурственно платили и на эти деньги некто жил.

– А кто это признал, зачем вы поэт? Кто причислил вам к поэтам?

Хочу обратить внимание, аюшки? обвиняемые не задают вопросы судьям. Бродский, понимая, который это не сулит ему взаимопонимания с судьей- поступил неустрашимо и ответил:

– Никто… А который причислил меня к роду человеческому?

– А ваша милость учились этому?

– Чему?

– Чтоб -побывать) поэтом. Не пытались кончить Высшая школа, где готовят, где учат.

– Я безвыгодный думал… Что это дается образованием.

– А нежели же, по-вашему?

– Я думаю, почему это… (потерянно) от Бога

(Бродский маловыгодный получил аттестат зрелости, не поступал в альма-матер, не хотел учиться в школе и ушел изо в девятого класса, чтобы писать вирши).

– А что вы сделали полезного к родины?

– Я писал стихи. Сие моя работа. Я убежден… Я верю: так, что я написал, сослужит людям службу, и безвыгодный только сейчас, но и будущим поколениям.

– Получается, вы думаете, что ваши просто так называемые стихи приносят людям пользу?

– А с какой радости вы говорите про стихи «где-то называемые»?

– Мы называем ваши строфы «так называемые» благодаря этому, – с гордостью отвечает судья Савельева, – зачем иного понятия о них у нас несть.

Когда у него спросили:

-Можно ли ютиться на те суммы, что ваша милость зарабатываете? — то он ответил в) такой степени, как от него никто далеко не ожидал:

— Можно. Находясь в тюрьме, я первый попавшийся вечер расписывался в том, что возьми меня израсходовано 40 копеек. А я зарабатывал в большей степени, чем по 40 копеек в четверг.

– Но надо же обуваться, разряжаться.

– У меня один костюм – ветеран, но уж какой есть.

Часом судья объявила перерыв, толпа в зале попыталась поглотить у Вигдорвой записи. И эту сцену симпатия застенографировала:

– А вот вы, ваша милость, которая записывали… Зачем ваша сестра это записывали?

– Я журналистка. Я пишу о воспитании, хочу и об этом понаписать.

– А что об этом изображать? Все ясно. Вот отнять бы у вы записи!

– Попробуйте!

– А что-то тогда будет?

– А вы попробуйте обобрать, тогда и увидите.

– Ага, угрожает! Эй, дружинник, вот тут угрожают!

– Спирт ведь дружинник, а не полицейский, воеже хватать за каждое слово!

– Эй, дружинник! Тут вас называют полицейскими!

Незнамо чем бы перепалка закончилась, однако раздалась команда:

– Прошу оправиться! Суд идет!

Во время перерыва нате автобусах приехало подкрепление обвинения. В зале свида заняли места строительные рабочие, которым внушили, в чем дело? судят тунеядца, не желающего работать, как они.

После первого судебного заседания Бродского направили в психиатрическую лечебницу, так чтоб на законном основании выселить с родного города и принудить к труду.

Синклит над Бродским вообще бы был способным не состояться, если бы вслед за него заступились Даниил Гранин, Святая Берггольц, Вера Панова, известные советские писатели, жившие в Ленинграде, с которыми обком партии считался. Однако они промолчали. Не молчал возглавлявший в городе Ленинградскую организацию Союза писателей Советское государство поэт Прокофьев, он позвонил Генеральному прокурору Совок Руденко и попросил арестовать Бродского. .

Верная вернулась в Москву и с друзьями бросилась следовать помощью к Маршаку, Чуковскому, Шостаковичу, Ахматовой, стала валтузить во все колокола: посылала корреспонденция, телеграммы в ЦК партии, Генеральную прокуратуру, Руководящий суд, редакции центральных газет. Стенограмму Вигдоровой опубликовали газеты Европы и Америки. Ни одна душа ни в Кремле, ни на Старой площади малограмотный ожидал такого возмущения в мире. Запись, ставшая самиздатом, возмутила лауреата Нобелевской премии Жан Поль Сартра.

Скакать на второе заседание в Ленинград у Вигдорова малограмотный хотела. Чувствовала себя разбитой. Верная не знала, и никто не догадывался, сколько к ней в год 50-летия подполз погибельный враг – рак. «Ми нездоровится, – сказала она подруге. – так суть не в этом. Ведь жарить незачем: приговор предрешен, что я буду со временем делать?»

«Записывать! – ответила Чуковская. – Коль скоро вам нездоровится – ехать, известно, не следует; ложитесь и вызывайте врача, да не говорите, что ехать на фига… Есть зачем: кроме вы так никто не запишет. Были бы у меня зеницы – записала бы я».

Верная села в вагон поезда и приехала в разбирательство со своей тетрадкой.

– Якобы бы я сейчас себя чувствовала, когда бы я не поехала, что бы автор теперь были! – повторяла Верная, когда вернулась после суда.

– А чего бы вы сделали, – поинтересовалась друг, — если бы в самом деле попробовали сии тетрадки отнять?

– Что бы я сделала? – повторила симпатия вопрос. – Если бы они попробовали выхватить тетрадки? Не отдала бы! И целое. Не знаю, как, но мало-: неграмотный отдала бы!»

Полтора лета Иосиф Бродский томился в ссылке, жил в забытой богом деревне Норенская. На пороге смертью Фрида повторяла: «Давай, как там рыжий мальчик? Выпустили бы мальчика получи волю!». Она умерла в августе. Бродский вышел в свободу в сентябре

Александр Галич сочинил песню «Уходят братва» с эпиграфом: «Написано держи смерть Фриды Вигдоровой».

Безлюдный (=малолюдный) дарите мне беду, словно сдачу,

Точно бы сдачу, словно гривенник стертый!

Я чай все равно по мертвым безвыгодный плачу –

Я ж не знаю, который живой, а кто мертвый.

Уходят, уходят, уходят авоська и нахренаська –

Одни – в никуда, а прочие – в князья…

Свою отметка Вигдорова назвала «Белой книгой». С нее началась эпопея правозащитного движения в СССР.

Закончу двумя цитатами тех, кто именно ее хорошо знал: «Верная — большое сердце, самая лучшая тетя, какую я знал за последние 30 полет – записал в «Дневнике» Корней Чуковский.

В «Записных книжках» Анны Ахматовой ей посвящены языкоблудие: «Пусть её светлый обличие навсегда останется с нами как вспомоществование, утешение и пример высокого душевного благородства».