Развлекательный портал

Сцeнa из спeктaкля «Гaмлeт» в Тeaтрe им. Лeнсoвeтa. В рoли Гaмлeтa — Лaурa Пицxeлaури. Фoтo с сaйтa тeaтрa

Быть xудрукoм тeaтрa – знaчит, кaрдинaльнo измeнить oбрaз жизни.

– Пoвышaeтся стeпeнь мoeй oтвeтствeннoсти зa тeaтр и eгo xудoжeствeнную линию, – гoвoрит Юрий Бутусoв. – Сeмь лeт я зaнимaл дoлжнoсть глaвнoгo рeжиссeрa. Xoчу, чтoбы тeaтр стaл другим. В тeчeниe мнoгиx лeт oн имeл бульвaрнoe лицo. Eсть публикa, кoтoрaя этo любит. Мoи интeрeсы нaxoдятся в другoй oблaсти. Xoтя я нe люблю скучныe спeктaкли – и смoтрeть, и дeлaть. Нo в тoжe врeмя пытaюсь зaлoжить в спeктaкль мысли и чувствa, трeбующиe рaбoты oт зритeля. Пoслe смeрти Игoря Пeтрoвичa Влaдимирoвa (тeaтрaльный рeжиссeр, вoзглaвлявший нa прoтяжeнии 40 лeт тeaтр им. Лeнсoвeтa, муж Aлисы Фрeйндлиx – С.X.) прoшлo пoчти 20 лeт. Эти гoды были рaзными, сдeлaнo мнoгo xoрoшeгo.

Нo всe-тaки лицo тeaтрa стaлo oбщим. A oн должен иметь индивидуальное лицо, отличное от других. Все бульварные театры немного похожи. Я бы хотел, чтобы наш театр стал современным, вызывающим споры и интерес, чтобы он занимал не обслуживающую позицию, а куда приходили бы люди мыслить, спорить, переживать. Важно, чтобы театр перестал быть местом отдыха. То, что я пытаюсь делать в театре им. Ленсовета, напрямую связано с лучшими традициями этого коллектива, традициями лучших спектаклей Игоря Владимирова, в которых сочетались острота мысли и формы, демократичность, открытость. Когда в семью приходит новый отец – это сложный момент, и путь к детям (в кавычках, конечно) не может быть бесконфликтным.

Перемены всегда сложны. Конечно, легче создавать на пустом месте. У меня нет никаких предубеждений по отношению ни к одному из артистов. Ну, к одному есть. За время моей работы из театра никто не был изгнан, никаких репрессивных мер не принималось. Стараюсь думать обо всех артистах, но их 67 человек. Я попросил уйти из театра 3 или 4 своих учеников, вернее, предложил им подумать о том, что их судьба в театре может складываться не так, как бы им хотелось. Они ушли. Все остальные работают. Главное – терпение, умение сохранять отношения в человеческих нормах. Мне кажется, что у нас хорошая атмосфера в театре. Большинство труппы – мои ученики. Правильнее любить молодежь, быть рядом с ней, получать от нее энергию. Война – абсолютно бесперспективное и бессмысленное дело. Неправильно в театре бросаться камнями, поскольку это хрупкая вещь, которую легко разрушить…

В предновогодние дни состоялась премьера «Гамлета» в Театре им. Ленсовета. Молодые зрительницы, несколько шокированные его смелой трактовкой, переговаривались: «Интересно посмотреть, что Бутусов ставит в Москве». А подросток, пораженный музыкальным оформлением спектакля, сказал: «Такой музыки еще никогда не было в театре».

Перед спектаклем одна дама преподнесла Юрию Бутусову по случаю его назначения ручку со снеговиком. Объяснила, что когда Андрея Могучего назначали руководить БДТ, она ему тоже подарила ручку с Алисой. Бутусов ответил: «Это настолько связанные вещи, что ручку с Алисой мне тоже можно было подарить». В театре им. Ленсовета все еще наполнено духом Алисы Фрейндлих, хотя она давно покинула эти стены. В фойе – ее костюмы и обувь из старых спектаклей. На этой сцене она была богиней. И на «Гамлета» пришла в тот день с дочерью Варварой Владимировой.

«Гамлет» идет четыре часа и начинается с радиодиалога неких молодых людей: «Славик, как умер Гамлет?». Славик не знает ответа, но вскоре выдает: «Я вспомнил. Гамлет умер давно». Диалог — не выдумка. Можно проверить, выйдя на улицу. Гамлета играет молодая актриса Лаура Пицхелаури. Офелии здесь две. Одна – мужчина с выбеленным лицом, напоминающим грим японского театра «Кабуки» как и его традицию – исполнение женских ролей мужчинами. Офелию играет Федор Пшеничный и Юстина Вонщик — с легким иностранным акцентом. Здесь вообще много удивительного. «Гамлет – давно уже миф, не человек, это духовная субстанция, не имеющая ни возраста, ни пола, ни веса, ни запаха» — считает Юрий Бутусов. Буквально за три-четыре часа до спектакля он рассказал о том, как создавался спектакль, и как чувствует театр.

«Женщины знают о жизни больше, чем мужчины»

– У меня сегодня заканчивается премьерный марафон, в пять репетиция. Все это очень тяжело. Режиссер ведь постоянно находится со своим спектаклем в диалоге, либо успокаивается через какое-то время, либо все его начинает раздражать.

– Как вы в таком состоянии, с температурой репетируете?

– Да, состояние ужасное. Я болен, как и многие наши артисты. Очень тяжелым был выпуск «Гамлета».

– Главную роль играет актриса Лаура Пицхелаури.

– Что в этом необычного? В истории театра это не единичный случай. Сара Бернар играла Гамлета. Это одна из важнейших ролей мирового репертуара, и чтобы погрузиться в ее сложный мир, актер должен обладать определенными духовными, физическими и интеллектуальными возможностями. У Лауры Пицхелаури они есть. «Гамлет» — нежная и светлая пьеса, поэтому главную роль у нас играет актриса. Женщины знают о жизни больше, чем мужчины.

– Кинорежиссер Григорий Козинцев семь лет добивался права постановки своего знаменитого фильма «Гамлет». Что в этой пьесе опасного?

– Интересно, почему он так долго не мог ее поставить? В «Гамлете», конечно, есть вопросы власти, которые могут как-то интерпретироваться.

– Но вы это не закладывали?

– Нет. Для меня это было неважно. Акцентов на этом не делал, хотя зритель реагирует на какие-то реплики, в том числе и на те, что связаны с вопросами власти.

фото: Светлана Хохрякова
Юрий Бутусов

– В 2005 году вы ставили «Гамлета» в МХТ им. Чехова. Почему спустя 12 лет вновь к нему вернулись? Связано ли это с творческими поисками? Возможно, что-то изменилось в вас?

– Это связано с желанием вновь окунуться в текст. Осталось ощущение какой-то неудовлетворенности. Все сложилось не совсем так, как я хотел. Со времен московской премьеры прошло столько лет! Это два разных спектакля. Теперь другие артисты, другой город, другой мир. Московский спектакль был связан определенным периодом моей жизни, построен на дружбе, воспоминаниях. У нас была прекрасная актерская команда. Вместе с Костей Хабенским, Мишей Трухиным, Мишей Пореченковым мы когда-то вместе начинали в Петербурге. Я почувствовал еще тогда в них возможность роста и рад, что та закваска живет в них до сих пор, дала им возможность стать большими артистами. Мой первый «Гамлет» стал вхождением в один из главных театров страны. Жизнь спектакля закончилась со смертью Марины Голуб. Я посчитал, что не нужно искать ей замену.

Брак с какими-то пьесами бывает удачен. Если это так, то возвращаться к ним не стоит. А вот к «Королю Лиру» я бы еще вернулся. С «Гамлетом» так и случилось. Я практически наизусть знаю перевод Бориса Пастернака, хотя не учил его. Но хочется обновления в лексике и смыслах. Поэтому я взял перевод «Гамлета» 2001 года, сделанный питерским переводчиком Андреем Черновым. В нем есть новая лексика, и вдруг появился новый поворот в самом известном монологе, по-другому зазвучала строка, которую знает весь мир. Это дает новые ощущения. Андрей провел огромное исследование вокруг пьесы с математическими выкладками, пятичастную форму превратил в трехчастную. С художественной точки зрения это правильно. Я понял это, когда ставил спектакль в Москве. В МХТ мне не удалось разделить пьесу на три части. Я был молод, и театр мне этого не разрешил. Одна из прелестей художественного руководителя в том, что можно себе кое-что позволить.

– Мне нравился ваш московский «Гамлет». Увидела его, когда отшумели премьерные показы, и уже вышли критические статьи.

– Я не говорю, что он плохой. Он – совсем другой. Про новый спектакль еще не могу сказать, хватает мне чего-то в нем или нет. Он еще не родился до конца. Наверное, через год, когда все успокоится, можно будет понять, что получилось, а что нет. Сейчас еще рано. Это не лукавство, поверьте.

– Я это понимаю. Вы ставите спектакли в Москве и Петербурге, живете на два города. Насколько разные эти два мира?

– Разные. В человеческом смысле. Это очень интересный вопрос. Я как мост. Мне важно то и другое. Такой, видимо, у меня характер, такой склад души. Но думаю, что этим городам не сойтись никогда. Петербург – непростой город с ужасным климатом, что накладывает отпечаток на характер людей. А какие у нас длинные, холодные и скучные вечера! Поэтому для Петербурга невероятно важен театр. Меня радует, когда он движется не в сторону пустого развлечения, а пытается ставить вопросы. Это заблуждение, что зрителю нужна только балалайка. Драматическим театрам в нашем городе оказывается недостаточное внимание. А это ведь единственное место, где происходит живое общение человека с человеком, чего не может дать ни музей, ни библиотека. Для нашей страны театр — невероятно важный институт. Как школа или больница. Люди приходят в театр, чтобы лечиться, получать духовную пищу. Я могу даже не смотреть спектакль в театр Льва Додина, а посидеть в коридоре. Важно просто находиться в неком духовном поле.

«Я люблю театр. Если ты приходишь туда как на арену, то надо уходить»

– Мы говорим о двух городах, а вы ведь родом из Гатчины, что под Петербургом? Какой спокойный и интеллигентный город.

– Да, но я давно там не был. Мои родители умерли. Я уехал оттуда и не хочу возвращаться.

– Мешают воспоминания?

– Да. Я езжу туда на кладбище. Родители похоронены под Пижмой. Там не очень хорошее место.

– Театральную закваску вы получили благодаря родителям? С детства начали ходить на спектакли или уже студентом кораблестроительного или театрального института?

– Я влюбился в театр, потому что меня однажды привели в него родители. Детские кукольные спектакли, те, что смотрел в БТК, произвели на меня сильное впечатление. Потом уже без родителей ходил в БДТ и Театр Ленинского комсомола в успешный период его существования. Мне было тогда 18-20 лет. Часто стоял на балконе, оттуда смотрел спектакли. Я очень долго поступал, поздно стал студентом режиссерского факультета. В настоящих спектаклях есть боль и сострадание, и они могут что-то изменить в тебе. Уверен, что театр меняет людей, поэтому так важно, чтобы туда ходили молодые люди. А они пойдут, если смогут получить там прививку раздражения.

– На одном из премьерных показов вашего «Дяди Вани» на сцену вышел Сергей Мигицко, и кое-кто из зрителей зашикал. Как раз в то время на него спустили всех собак за участие в шествии верующих по Невскому проспекту, часть которых требовала запрета фильма «Матильда». Публика, погруженная в контекст событий, перестает отстраненно воспринимать происходящее на сцене. Важно ли, какой шлейф у артиста?

– То, что на Сергея Григорьевича, как вы говорите, спустили всех собак, — для меня открытие. Я что-то про это слышал, но мне, честно говоря, все это безразлично. Сергей Мигицко решил, что так надо сделать, и это его личная позиция, которую он имеет право высказывать. А вот сериальный шлейф, конечно, существует и имеет значение. Но думаю, что и с ним можно справиться. Саша Новиков 17 лет снимается в «Тайнах следствия», то есть не сходит с телеэкранов. При этом он умудряется оставаться абсолютно театральным артистом. Я не чувствую никакого шлейфа, который приносился бы им на сцену. Хотя бывают случаи, когда это происходит.

– Всегда ли вас понимают актеры и публика?

– С артистами нет особых трудностей. Как-то мы находим общий язык. Видимо, уже выработался определенный навык. Что же касается моих спектаклей, то часть людей их не принимает. Но это тоже нормально.

– Вы производите впечатление абсолютного интеллигента. А спектакли ставите иногда не просто смелые, а вызывающие. Вы дерзкий человек?

– Гротовский сказал прекрасную фразу: «Театр – то место, где наконец-то можно не играть». Там ты можешь быть, кем угодно, расширить свои возможности, в первую очередь, человеческие. В театре можно попробовать все, что и делает его прекрасным.

– Там можно быть собой?

– Можно и так сказать. Театр ведь работает с воображением, внутренним миром. А внутренний мир человека непознаваем и бесконечен. Очень интересно в этом разбираться.

– Есть духовная составляющая театра, но есть и повседневность. Он может исковеркать человека?

– Может. Театр – сложное место. Оно одновременно и божественное, и почти адское. В театре много исковерканных судеб. Но это такая вещь, с которой мы живем, и тут уж ничего изменить нельзя.

– Нет ощущения, что всякий раз приходится выходить как на арену?

– Нет. Я люблю театр. Если ты приходишь туда как на арену, то надо уходить. Работа должна доставлять удовольствие, иначе я не понимаю, как можно жить.

– Разве театр — не диктатура?

– Иногда приходится быть жестким. Ничего страшного в этом нет. Хотя для меня тяжело. Но идешь на это, поскольку театр должен возглавлять художественный лидер. А я имею наглость претендовать на это. Существует интендантская форма управления, при которой художественный руководитель не является режиссером. Театр им. Ленсовета всегда возглавлялся личностью. Мое желание стать его художественным руководителем связано именно с цельностью театра. Да, я прислушиваюсь к чужому мнению, есть люди, с которыми я советуюсь, но всегда делаю так, как считаю нужным. .

– Театр – тотальное одиночество для режиссера?

– Не знаю. Может быть, понимание этого приходит позднее. Я слишком возбужден вечерней премьерой, нахожусь в нервном состоянии, так что не смогу ответить на ваш вопрос. Сегодня играем четвертый спектакль. Я очень волнуюсь.