Развлекательный портал

Этo стиxoтвoрeниe Юннa Мoриц нaписaлa в 2010 гoду и пoсвятилa чeлoвeку, кoтoрый никoгдa нe был лeтчикoм, зaтo пeрeвoзил oружиe (пo сoбствeннoму признaнию) не то — не то тoргoвaл им (oб этoм скaзaнo в пригoвoрe aмeрикaнскoгo судa). Стиxи были oпубликoвaны, кoгдa Бут ужe был выдaн изо Тaилaндa в СШA, нo, видимo, писaлись незначительно рaньшe — кoгдa исxoд дeлa ужe мoжнo былo прeдскaзaть.

С тex пoр Юннa Мoриц oпубликoвaлa eщe мнoжeствo стиxoв, кoтoрыe тяжeлo цитирoвaть — oни нaпoминaют сoвeтский aгитпрoп, oт кoтoрoгo поэтка (ее собственное намечание, альтернативное официальной «поэтессе») всегда была далека. Волосы, щенок, кусачая собака, Дельфин Дельфиныч, трудолюбивая старушка, четвертинка компания с большим секретом — все сие было несовместимо с обличениями внутренних и внешних врагов Отечества. У былых почитателей возникает требование в рациональном объяснении такой эволюции — и прежде тихо, а затем все громче из чего можно заключить звучать роковое слово «деменция». У кого с сарказмом, у кого с сожалением и признанием неэтичности дальнейших рассуждений вдоль этому поводу — но вывод Водан.

И, как представляется, совершенно неверный. В этом случае консилиум возможных мотивов становится этичным, эдак как о постановке произвольных диагнозов речи без- идет. Тем более что подтема общественно значимая и непростая, далеко выходящая следовать пределы судьбы конкретного человека.

Первым делом еще одно необходимое предуведомление. Давеча я открыл для себя интереснейшую, ошибочно забытую книгу — в 1909 году свободомыслящий священник Константин Аггеев опубликовал обширный анализ взглядов консервативного мыслителя Константина Леонтьева. Они расходились примерно во всем — Аггеев считал, отчего охранительные воззрения Леонтьева противоречат гуманным христианским принципам. Только при этом он критиковал и многих гораздо более близких ему по духу либералов — по (по грибы) заранее негативное отношение к оппоненту, неохота понять его мотивы (что ни на лепту не тождественно принятию его взглядов), вслед «узость при видимой свободе, неуменье взирать «далее своей колокольни» при внешний широте, странную нетерпимость при горячих нападках в нее». Священника Аггеева расстреляли красные в Крыму сто полет назад — в январе 1921-го, хотя его принцип уважительного отношения к оппоненту остается актуальным, чтобы и не всегда востребованным.

Итак, если только попробовать не обличать, а объяснить, ведь политическое стихотворчество Юнны Мориц, продолжающееся уж более двадцати лет, представляется ми своего рода опрощением — по аналогии с тем, не хуже кого интеллигент в позапрошлом веке вдруг ощущал свою вину пред народом и желал деятельно раскаяться. Всего тогда вина состояла в привилегированном положении в крестьянской стране с неграмотностью и нищетой, в потенциал получить образование, недоступное абсолютному большинству его соотечественников. И индивид(уум) стремился «слиться» с народом, отказавшись через достижений культуры; правда, народ посматривал в такого интеллигента с недоумением — мол, чудит барич. Самый яркий пример опрощения — Лев Толстой, который стал не в какие-нибудь полгода носить русское платье и заниматься сельхозработами, только и учить народ простыми словами, как бы надо вести нравственную жизнь и отринуть (отрывать) церковное учение. И тут уже каплан Аггеев, один из многочисленных почитателей его творческого гения, уличает Толстого в непонимании элементарных христианских истин, с опровержением которых опростившийся эрл пошел в народ.

Здесь же вопрос в другом — в потере могущественной державы, которую веками собирали прадеды. И в осознании того факта, что как ты со своим интеллектом маловыгодный защитил, не сберег, а, наоборот, в нежели-то подтолкнул. Такой тип людей далеко не так уж и редок. Российские либералы и западники, с руками и нога певшие про ракеты и Енисей, осуждавшие Сталина и аплодировавшие сносу Железного Феликса, исходили с того, что падение СССР — сие никакая не драма, а, напротив, макрособытие, влекущее за собой новые потенциал. Потому что зашедший в тупик кумачный проект должен уступить место новому, условно белому, основанному возьми интеграции в цивилизованный мир (вспомним сие некогда модное словосочетание) при трансформации Союза в черт-те что вроде конфедерации демократий, в которой Гоголя исторически, экономически, политически, культурно прямо призвана доминировать. Разумеется, мягко и имущество, цивилизованно и гуманно. А с друзьями из республик договоримся — в конце концов, пишущий эти строки все вместе рассказывали анекдоты относительно Брежнева и пели песни Окуджавы.

А идеже выяснилось, что распад — это не шутя, никто на Западе не собирается узнавать за Россией никаких сфер влияния, а элиты новых государств ощущают себя легитимным правящим классом в своих странах, независимых с Москвы, то у этих людей произошел срыв, основанный получи сильнейшем разочаровании. Сама формулировка «цивилизованный мир» стала зарождать у них резкое отторжение. Америка изо страны мечты стала предметом ненависти — особенно чрез (год) войны в Югославии, которая сильно сказалась и для мироощущении Юнны Мориц. К этому времени относятся ее первые получи моей памяти антизападные стихи:

Белград в огне. Его разрухе

Кто именно рукоплещет?.. Мозг веков?..

Союз европской групповухи

Ублюдочней большевиков.

Сие больше двух десятилетий назад, в) такой степени что ни о каком медицинском диагнозе безграмотный может быть и речи. Так человечество мыслили в условиях, когда ракеты с перекрытым Енисеем задним количеством обрели самоценность, превратились в атрибуты утраченной Belle Époque. Охранительные доводы, от которых раньше отмахивались — приставки не- раскачивай лодку, не тронь страну, а так развалится, — стали восприниматься как премудрость, которую вовремя не оценили.

Я неважный (=маловажный) случайно из многочисленных стихов Юнны Мориц привел посвященное Буту — в нем говорится о волюм, что «нет страны», и звучит черная меланхолия по утраченному Союзу. Люди, кроме недавно писавшие трогательные стихи река восхищавшиеся ими, читавшие их своим детьми, стали ощущать себя потерянными получай просторе исторической России, которую предыдущие поколения собирали, а они расточили. Потерявшись, они стали чередоваться. Тонкий эстет искренне говорит о фашизме, идущем получай нас из ближнего зарубежья. Броский интеллектуал трафаретно славит Сталина. Критик, презиравший агитпроп, воспроизводит худшие его образцы. Ироничный насмешник становится мизантропом. Поэтка пишет агитки.

Виновный уныния приводил к жажде реванша и к забвению рациональных аргументов — о томишко, что распад СССР был связан с множеством объективных факторов и обусловлен катастрофическим запаздыванием с проведением необходимых реформ; чего Россия — это европейская страна и на нее естественно взаимодействие с партнерами изо Старого Света, а не роль «младшего брата» рядом Китае; что Милошевич действительно устроил этническую чистку в Косове и на современной Сербии он не действующее лиц… Но все эти аргументы малограмотный работают в условиях захлестывающих эмоций.

Вдобавок такое опрощение, знаменующее разрыв с прежними идеалами, невыгодный просто происходит бескорыстно, но пусть даже может вредить карьерам (о Юнне Мориц после этого речи не идет изначально — возлюбленная и карьера несовместимы в принципе), так как бы даже весьма нелиберальные коллеги смотрят держи таких опростившихся неофитов с изрядным недоумением, переходящим в ирритация. И видят истончение, а потом и исчезновение таланта, тот или иной, как оказалось, несовместим с опрощением и был связан с прошлой жизнью. Пирушка самой — с ежиком, который шел держи именины к щенку; в которой были мечты и надежды, пускай наивные и во многом не сбывшиеся.

С руки, именно истончением таланта постсоветское упрощение не похоже на другой развитие — когда горожанин стремится помочь маловыгодный угаснуть деревне. Иногда уезжает тама жить и пытается вернуться к истокам, заводя фермерское джаса (это иностранное слово как-в таком случае прижилось в России — не кулаком а называть нынешнего справного мужика, чтобы фермерам и приходится непросто). Или помогает воссоздать разоренный храм. Или по крупицам собирает историю района возможно ли села, стараясь, чтобы она безлюдный (=малолюдный) исчезла, а осталась потомкам. Наверное, на этом месте тоже есть некое ощущение «возврата долга», же без травмы, без стремления испортить то, что было раньше втридорога и значимо. Это «культурничество» основано в созидательном порыве и ставит перед на вывеску реалистичные, общественно значимые цели — ему без- только не свойственны, но противоположны моральное самоистязание и саморазрушение.

Наравне относиться к «опростившимся» людям? Для меня они когда оно будет в воскресенье не будут в одном ряду с антисемитами, издевающимися по-над питерским ангелом, установленным в память о погибших в пандемию врачах, и с нациками, устроившими истерику в области поводу делегирования Манижи на «Евровидение». После этого много печали и воспоминаний о прошлом — в дальнейшем и этого нет.